Амбивалентность

28 марта 2024

Ф. Скэрдеруд

Я убежден, что в моем кабинете слово «но…» слышится в среднем в два или три раза чаще, чем в каком-либо другом месте. После долгого рабочего дня, приняв десяток пациентов в моем кабинете стенами песочного, как Невада, цвета, я часто трачу много вре­мени на наведение порядка.

Я позволяю себе быть медлительным и расслабляться. Кругом меня валяются целые кучи «по горы оговорок, взятых обратно слов, отмен, метаний, парали­зующих сомнений.

После долгого рабочего дня мой кабинет по­лон смятенных чувств

Если бы меня заставили выразить всю эмоциональную жизнь современного человека одним словом, я выбрал бы слово амбивалентность.

В амбивалентности отдельного че­ловека можно видеть воплощение всей современной куль­туры.

Множество культурных противоречий находят свое выраже­ние в одном отдельном человеке.

Будучи сложным и трудно определимым понятием, амбивалентность является объектом целого ряда теоретических толкований.

Ее можно рассматривать психодинамически и интерпретировать как недостаток психической интеграции объектов (хорошая и плохая грудь, Кляйн).

В рамках теории аффекта амбивалентность мож­но интерпретировать как недостаток аффективной интегра­ции у ребенка (Томкинс).

С системно-теоретической точки зрения ее можно понять как неясную семейную жизнь и как описание специфического для тесных отношений поведения (привязанность, Боулби)

В социологии амбивалентность может быть интерпретирована как описание современ­ного человека, описание, подчиняющееся законам прогресса и потому отрицающее настоящее (Бауман).

В религиоз­но-социологических терминах — как секуляризация, при кото­рой человека оставляют как Бог, так и дьявол, и он сам должен быть ими обоими.

Амбивалентность — одно из основных человеческих чувств

Она родственна здоровому сомнению, которое, по мнению Де­карта, лежит в основе сознательного человеческого существо­вания: я сомневаюсь и поэтому знаю, что существую.

Напро­тив, патологическая амбивалентность означает бесконечные переговоры с самим собой.

Здоровое сомнение являет собой процесс, движение в неком направлении; оно куда-то приво­дит.

Парализующее сомнение — это вредное беспокойство, бег на месте.

Сегодня вредная амбивалентность — типа той, с кото­рой я сталкиваюсь у себя в кабинете, понимается как недоста­ток интеграции.

Внутренние образы и эмоции не проработа­ны; они перемешаны и существуют бок о бок, соперничая друг с другом

Расщепленная фигура

Для меня воплощением амбивалентности служат люди, стра­дающие расстройствами питания.

Мало кто в такой мере живет этими «за» и «против».

В то же время я убежден, что врачи, ра­ботающие с другими клиническими феноменами, имеют сход­ный опыт в том, что касается сути амбивалентности.

При нарушениях питания человек теряет контроль над едой и своими эмоциями.

Еда и тело превращаются в инструменты, с помощью которых пациент пытается снова получить кон­троль.

Описывая недостаток контроля и смятенные чувства, па­циенты часто говорят о «внутреннем хаосе» и употребляют сло­ва «я не знаю»

Крайняя амбивалентность, двусмысленность и противоречивые чувства могут восприниматься терапевтом как «шум» чувств и отношений, как помехи, стоящие на пути то­го, над чем человек должен «действительно» работать.

Мотива­ция пациента оказывается неполной.

Если слишком вниматель­но прислушиваться к подобному «шуму», это может препятство­вать пониманию и совместной работе.

Нельзя, однако, упускать из виду тот факт, что смешанные чувства имеют смысл, что они что-то выражают.

Они важны для понимания основной темы.

Внести ясность в эту амбивалентность означает увидеть пациен­та и, может быть, помочь ему преодолеть вызванный ею поведенческий паралич

Без этого невозможно понять, что мотива­ция является по крайней мере настолько же целью лечения, как и его необходимой предпосылкой.

Одна моя четырнадцатилетняя пациентка пришла на первый сеанс терапии с родителями и представилась как два человека: I и II.

Она в отчаянии. Один хочет лечиться, а другой — нет.

Она поднимает руки к голове и указывает на виски: один злой, дру­гой — хороший.

Она сбивает с толку родителей, друзей, докто­ров — но больше всего саму себя.

Те, кто живет с людьми, стра­дающими нарушениями питания, должны научиться понимать противоречивые значения и обращаться с парадоксами.

Я со­ставил каталог наиболее распространенных противоречивых сообщений.

Я называю пациентов с нарушениями питания «она», так как в девяноста процентов случаев это так и есть.

• Она становится заметной именно тем, что пытается сдела­ться незаметной
• Она пытается стать кем-то, делаясь ничем
• У нее лицо ангела и тело узницы концлагеря
• Она самая способная и самая больная
• Еда ее интересует, но она ничего не ест
• Она приходит к врачу, но не знает, хочет ли помощи
• Она может жадно ухватиться за что-то и затем отшвырнуть это
• Она может судорожно цепляться за мать, чтобы потом ее оттолкнуть
• Она жертвует собой для других, чтобы через это спастись самой
• Для своих родителей она одновременно играет роль ребен­ка и матери
• Она — самоуничтожающийся ребенок, подчинивший себе всю семью
• Она самая послушная, но протестует больше всех
• Она так хорошо умеет приспосабливаться, что в результате оказывается неприспособленной
• Она одинаковая и разная.
• Она самая чувствительная, но хуже всех понимает чувства других.
• Она интерпретирует все негативно.

Это только начало.

Основная двусмысленность заключается в том, что при подобных заболеваниях дело одновременно и в еде, и не в еде

Речь не идет ни о чем другом, но в то же время еда является лишь символом того, что пациентка недовольна собой и не чувствует себя. Она похожа на хорошего фокусника, который сосредоточивает все свое и зрительское внимание на еде с тем, чтобы скрыть свою эмоциональную драму.

Основная двусмысленность часто состоит и в том, что паци­ентка одновременно и слишком сильна, и слишком слаба.

Она так сильна, что не позволяет другим устанавливать для нее гра­ницы.

Однако она слишком слаба, чтобы позвать кого-нибудь на помощь и попросить то, что ей надо.

Она так сильна, что ни­кто не может препятствовать ее отчаянному стремлению к спа­сению.

Она слишком слаба, чтобы найти наилучшее решение и выразить свою мечту о том, чтобы кто-нибудь оказался сильнее нее и помог ей.

Я навожу порядок у себя в офисе. Кругом валяются целые ку­чи амбивалентностей.

Я размышляю о том, что это бросает вы­зов моему умению также становиться двойственным, не теряя при этом дееспособности

Моя двойственность должна быть отражением двойственности моих пациентов, но при этом она должна быть продуманной.

Если я увижу в пациентке только ее слабость, только ребенка, я рискую начать слишком сильно о ней заботиться и контролировать ее.

Возможно, она будет про­тестовать, чтобы сохранить свою самостоятельность.

Если же я увижу в пациентке только ее силу, увижу в ней взрослого или «ребенка-старичка», я рискую оттолкнуть ее от себя.

Я не увижу того, что она нуждается в заботе, и, возможно, побужу ее «ос­таться в детстве».

Я должен увидеть одновременно и силу, и слабость. Это весь­ма увлекательное и эффектное искусство балансирования на канате — на высоте нашего времени